Бывший наркоман из Тулы рассказал свою историю избавления от зависимости

Алексею Давидовичу 40 лет. Употреблял алкоголь и наркотики половину жизни. Начинал со спиртного еще в девять лет. Не хотел отставать от «старших». Его еле откачали в одиннадцатилетнем возрасте, когда нашли в бессознательном состоянии в тлевшей осенней листве. Уроком инцидент не стал, а лишь вселил веру в такое направление жизни. Казалось, верное. Дальше – снова алкоголь и марихуана, клей, героин, метадон, вынос всего ценного из дома, желание и боязнь смерти, лечение в реабилитационном центре. Сейчас Алексей сам помогает наркоманам и алкоголикам вернуться к нормальной жизни. Подчеркивает, что никого не спасает, а именно помогает. Помогал и брату, но тот отказался от лечения и умер от передозировки. 

Давидович уверен, что даже самый плохой день в трезвости гораздо лучше самого хорошего дня в употреблении.

Максимально откровенное интервью с психологом, который уверен, что бывших наркоманов не бывает. 

«Меня окружили заботой и любовью. А мне нужно было дать п*****ей!»

Сколько лет вы употребляли наркотики?

Употреблял я на протяжении 20 лет. Это с девяти до 29 лет. До момента, когда я попал в лечебное учреждение. 

Наркотики в девять лет?! Какие?

Я отношу алкоголь к психоактивным веществам, поэтому первое знакомство мое прошло с ним. Это старшая компания, где нужно было заработать авторитет и быть принятым в определенной среде. Выпили по сто граммов и пошли на дело, воровать зерно в деревне. Нас всех арестовали, но зато я заслужил какой-то авторитет, доверие. И самооценка поднялась. В 11 лет я попробовал «траву», в 16 героин. И так до 29-ти. Параллельно с этим в 90-е годы были клей, бензин, токсикомания. 

Это вы в Туле росли?

Да, в Туле и в деревне у бабушки. Вот там была полная свобода, там я мог все свои «таланты» максимально демонстрировать. Нет контроля, с ребятами выпил, понюхал клея. Какая-то эйфория, какая-то свобода. С возвращением в Тулу я немножко чувствовал ограниченность. Гулять нужно до определенного времени, какой-то контроль родителей. В Туле все это было максимально незаметно. Но до 11 лет, когда я перепил паленого бренди, купленного в какой-то палатке. Это был 1995 год.

Меня нашли в дымящемся сентябрьском костре, в листве. После отвезли в больницу на улице Мира, в реанимацию, под капельницу. Откачали, пришел в себя...

В 11 лет?! 

В 11 лет. 

А семья у вас была хорошая, благополучная?

Семья полная. В общих чертах да, вроде, благополучная. Отец у меня пил. Деды мои тоже пили. Один дедушка мой после большого количества употребленного алкоголя захлебнулся собственной рвотой. Отец пил, но он не алкоголик. Всегда работал, деньги приносил. Времена тогда были тяжелые. Задача моих родителей была одна – обеспечить детей, чтобы холодильник был полный. С этим они справились, но упустили мое воспитание и воспитание моего брата. Мы были предоставлены сами себе и делали, что хотели. 

Брат употреблял?

Умер в прошлом году, передоз. Он употреблял с 14 лет. Умер в 43. По «сроку годности» наркомана он продержался еще очень много.

Вы часто употребляли?

Знаете, когда я лежал в реабилитационном центре в 29 лет, мне подарили медаль «30 чистых дней». И когда я ее в руке крутил, свою жизнь проанализировал. Я понял, что это самый большой срок за 20 лет, что я не употребляю ничего. Алкоголь, клей, «трава», героин, метадон. Всегда был какой-то микс. Если я не колюсь, я пью. Если я пью, я могу и колоться. Отсюда были клинические смерти. Когда закидывался, люди откачивали. За 20 лет у меня, наверное, не было ни одного трезвого дня. 

Ладно, в 11 лет вы были ребенком и вообще ничего могли не понимать. Но выросли, пережили клинические смерти и все равно продолжали?

А вот как раз про ту историю продолжу. 11-летний паренек, шестиклассник пьяным попал в реанимацию. Я так испугался! Я думал, что сейчас придут родители, и отец даст нормальный нагоняй. Реально боялся. Но все произошло иначе. Приехали родители, они были в ужасе, они почти потеряли своего маленького сына. Меня никто не ругал. Меня окружили заботой и любовью. А мне нужно было дать п*****ей! Потом мне было очень неловко и стыдно идти в школу. Боялся, что меня могли видеть, в каком состоянии я валялся. Но все было совсем наоборот. Я переступаю порог школы, а ко мне подбегает незнакомый паренек. Здоровается, говорит, что видел меня пьяным и это так круто. После всего этого в моей голове что-то поменялось. Дома не ругают, в школе почет и уважение.

В моей голове произошел взрыв – плохое стало хорошим, поэтому после какого-то страха не было, напрочь отсутствовал инстинкт самосохранения. Если старшие выпивают бутылку водки 0,5 или 0,7, значит я должен выпивать наравне. И не важно, что мне 11 лет. 

Ну а понимание было в 20, ближе к 30-ти, что все, наркозависимый? О будущем вообще задумывались?

Еще в 20 было понимание. У меня же есть еще младший двоюродный брат. Он тогда начинал употреблять «траву», а я уже сидел на героине. Объяснял, что это болото может потом затащить. Я уже понимал, что не слезу. 

А ломки были?

В последние два года, когда я перешел на метадон, потому что героина в Туле не было. Тогда да, были какие-то кумара, ломки. Но все протекало в достаточном вялом режиме – попотел, не поспал, ноги покрутило, руки повертело. Потом вставал и шел искать деньги или сразу на «закладку».

«Стали считать, сколько за 2013 год мы потеряли знакомых от передозировок. Насчитали 14 человек»

Были ли на тот момент друзья знакомые, с кем потеряли общение из-за того, что стали наркоманом? 

Все те, кто не пошел по этому пути, по сути. Они мне стали просто неинтересны. Была компания, вместе мы выпивали и употребляли травку, но как только я попробовал героин, они стали мне не нужны, бесполезны для меня. Мне с ними нечего было делать. Ну да, посидеть и поболтать за что-то старое, но общих интересов уже не было. С тяжелыми наркотиками жизнь приобретает другой окрас. Уже идет постоянная жажда денег. И достать их любым способом, лишь бы купить наркотик и употребить. 

Ну и как доставали? Работали вообще или из дома что-то таскали?

Работал, но периодами. Воровали, кто-то сумки дергал на улице. 

И что по проблемам с законом?

Меня судили, но по другой статье – за распространение и хранение наркотических средств. С «травой» меня приняли. 

Обошлось без реального заключения?

Три года условно. Мне на тот момент было 17 лет.

Уроком не стало, как понял.

Я когда выходил из зала суда уже в 18-летнем возрасте с условкой в три с половиной года, я выходил с гордостью, что я теперь такой же, как и все мое окружение. Картина мира была настолько искажена, что то, что плохо, у меня было хорошо. Больше скажу, в 20 лет я узнал, что у меня гепатит С и ничего, тоже подумал, что ничего такого, все друзья в окружении болеют. Такая вот побочная реакция наркомана, ничего страшного. После лечения это заболевания я вылечил.

А из того вашего окружения многие плохо закончили?

С кем я начинал этот путь, в живых остались двое. Наши дворы были заполнены наркоманами.

Перед реабилитацией мы как-то с другом употребили в очередной рад метадон и стали считать, сколько за 2013 год мы потеряли знакомых от передозировок. Насчитали 14 человек.=

А видели как люди умирают от передозировки?

При мне очень много людей уходили в мир иной. Кого удавалось, спасал. У меня даже мысль была в голове, что считал, сколько людей откачал. Значит столько шансов есть еще у меня самого. Когда откачивали меня, я эту цифру минусовал. В общей сложности откачал синих, уже практически мертвых людей, наверное, девять. 

А есть те, кто сидит сейчас?

Многие из той жизни фрагментами. Увижу на улице, могу и не узнать. Есть один друг, с которым мы употребляли больше двадцати лет назад. Он трезв где-то порядка 14 лет, я – 11, даже 12. Это единственный, с кем я общаюсь из прошлой жизни. 

А что с алкоголем? 

Есть зависимый человек, есть независимый. Я — зависимый. Я знаю, что у меня нет нормы, нет меры. Я не могу пить без последствий. А есть люди, которые могут выпить, и это не приобретает  катастрофический окрас, как у меня. 

То есть сейчас не пьете?

Нет, абсолютно. Помню, как закодировался от алкоголя в 2012 году. Гипнозы и бабки уже не работали...

И  такое было?

Было! Мама искала все средства и возможности, чтобы спасти своих детей. По бабкам и шаманам водили. 

Не кажется, что это бред в таких вопросах?

Так или иначе, но каждый наркоман и алкоголик хочет бросить употреблять. Просто не всем удается до этого дня дожить. Каждый хочет бросить. Каждый понимает, что он утопает. Каждый это видит, когда он наедине с самим собой остается. В обществе он будет максимально отрицать, в семье он будет какую-то агрессивную политику преследовать, хотя сам в глубине души прекрасно понимать, что ему п*****, что катится вниз.

Было так, что между едой и наркотиками выбирали второе?

Было с алкоголем. В кармане 150 рублей. Так хотелось булочку со «Снежком». Что купить? То, что просит организм сейчас или баночку коктейля? Выбор был недолгим. Я купил коктейль. 

«Я прекрасно понимал, что если меня «зашьют» от опиатов, я буду употреблять другие наркотики»

С мамой тяжело было общаться? Она была инициатором лечения? 

Она, конечно же, хотела [меня вылечить] Она искала [способы], молилась. Ее комната в квартире была похожа на иконостас. Все было в иконах, в книгах. Она сама с моей и брата фотографиями ходила к бабкам, гадалкам. Все было тщетно. Я помню очень болезненный для меня момент, когда первый раз я сам обратился за помощью к маме. 

Сколько вам было?

Где-то, наверное, 25. На тот момент я уже был женат. Мой друг тогда уже выздоравливал в Одессе, а я понимал, что утопаю в этом болоте, умираю, но гнал от себя эти мысли, продолжал употреблять. Я сидел в туалете и пытался принять дозу.  Прошли полчаса, час, а я не могу. Я сижу в туалете уже в луже крови. У меня текли слезы, изнутри просто рвало и выворачивало наизнанку, но желание употребить все равно пересиливало.

На втором часу попыток я смог [принять дозу], а после сразу позвонил маме и сказал ей: «Ищи номер, звони. Я уеду лечиться туда, куда уехал мой друг». Через три дня мне перезвонила мама. Говорит, что нашла, где это и сколько стоит, так что можно ехать в Одессу. А я сказал: «Слушай, мам, я уже сам все понял и осознал, три дня у меня все хорошо, я сам справлюсь». И это затянулось еще на четыре года. 

Помню, еще был момент, когда в Туле закончился героин, мы бухали две недели. Просто две недели бухали. Так устал от всего этого, что я ночью пошел в храм в Заречье. В 12 ночи постучался, а из двери меня по слали на ***. Я пришел в храм, к Богу а меня на *** посылают? Пошел с обратной стороны выбивать дверь. Приехала полиция, меня отвезли в мое дорогое и знакомое отделение на улице Токарева. Там поговорили, побеседовали, по рукам ударили и пошел домой. 

Как терпели сами?

Я мог закрываться дома и несколько дней так сидеть, никому не звонить. Как правило, это протекало на отходняках от алкоголя. Мог по три дня болеть. Успокаивал корвалол, но и он таил в себе опасность. Если я сначала мог накапать в стакан 30 капель, выпить и как-то успокоиться, то потом я просто пил его из горла. Откупорил дозатор, выпил и ложился. Когда он начинал действовать, проваливался в состояние сна, но продолжалось это недолго. Я резко вскакивал, начиналась паническая атака и страх смерти, что вот-вот и сердце остановится. И я начинал пить корвалол снова. Самое страшное – ночь. Все чувства обострялись, а тревога усиливалась. Главное, было дожить до утра, а потом употребить что-нибудь еще. 

Вы сказали, что были женаты. Супруга тоже была наркозависимой?

Нет, она не употребляла. Мы познакомились, когда нам было где-то по 22 года. Сыграли свадьбу. Сейчас могу сказать честно, что сыграли не потому, что я хотел связать себя узами брака. Мне это было абсолютно не нужно. Хотел поднять себе самооценку. На фоне дружков-наркоманов это был немного другой статус, выше. Вот, у меня будто бы есть семья, вместе взяли в кредит машину. Я помню, как утром проснулся и промелькнула в голове мысль: «Дай-ка, сегодня я наряжусь». Я надел брючки, ботиночки, пиджачок, взял наркотики и пошел в аптеку за каплями, которые усиливали эффект. В аптеке стояла девочка-наркоманка, уже такая... Беззубая вся. Она покупала инсулин и те же капли. Отходит от кассы, подхожу я и заказывают то же самое. Она ко мне: «Ты что, тоже?». Говорю, что да. А она: «А ты так хорошо выглядишь». Вот так, нужно было пустить пыль в глаза себе и окружающим, что я не такой конченный. 

Мы ехали в машине с моим другом. Он сидел справа от меня на пассажирском сидении. Он уже был такой, гнил... Так вот, смотрю на него и думаю: «Вот ты-то конченный наркоман, а я нормальный». Но если разобраться, то мы ехали за одним и тем же, просто у меня были не такие критичные последствия.

Супруга вас не выдержала, как понял? 

Нет. Она была созависимая, постоянно пыталась меня спасать. Расстались мы уже после того, как я перестал употреблять. А на тот момент отношения доходили до того, что она уходила на работу, я уходил вместе с ней. От меня закрывалась квартира. Если я приходил домой, то открыта была только моя комната, остальные – на замке. Потому что я вынес уже все, что только было можно. Это, наверное, период с 27 до 29 лет, когда воровать на улице было уже как-то не особо. Наверное, лень в силу возраста. А самая незащищенная публика – близкие. Они никогда не заявят в ментовку, можно тащить все, и они это примут. Как-то она позвонила моей маме и сказала, что надо отправлять меня на лечение. Мне было 29 лет и я согласился поехать в Москву, лечь в наркологическую клинику и закодироваться от опиатов. Я согласился, но только для того, чтобы пустить пыль в глаза близким, чтобы они отстали от меня со своими нравоучениями. Я прекрасно понимал, что если меня «зашьют» от опиатов, я буду употреблять другие наркотики – амфетамины, спиды. Я не мог представить трезвую жизнь. Я считал, что наркотики спасают меня от того, чтобы с собой что-то сделать. Слабость и страх не давали перейти к решительным действиям, а наркотики стабилизировали мое состояние. 

Но ведь они вас туда и загнали.

Они и загнали. И какое-то время поддерживали на плаву до того момента, пока не пришла помощь. 

Словно какой-то паразит из программы про животных.

Научно доказано, что алкоголизм и наркомания – это болезнь. Прогрессирующее, смертельное, хроническое заболевание, которое неизлечимо. Можно достичь ремиссии. Мне это слово не нравится. Я предпочитаю называть это комфортной трезвостью. Вылечиться от этого полностью я не смогу никогда, потому что мой мозг и память будут помнить первое употребление. Если не производить никакой работы над собой, это вернется.

Так что, вас закодировали от опиатов и вы? Сорвались?

Меня не закодировали.

Почему?

В этой наркологической клинике работали ребята, так называемые, мотиваторы из реабилитационного центра. Меня прокапали, очищали организм, пять суток кормили галоперидолом и аминазином. После стоим в их офисе на Арбате, родители подписывают какие-то бумаги. Я уже договариваюсь, что сейчас приеду в Тулу и поедем за наркотиками. Думая, что закодирован от опиатов, все равно звонил другу и говорил, что поедем за метадоном. Проверить-то надо, работает оно или нет? А потом мне сказали: «Поехали, покажем тебе дом». Эти мотиваторы из бывших наркоманов грамотно сели на уши, красиво что-то рассказывали. Мы приехали в этот дом, двери закрылись и, как говорится, доброе утро, семья! Этот дом действительно стал для меня домом на последующие 10 месяцев. 

Как это было?

Это трехэтажный дом в Одинцовском районе Московской области, где помимо меня было еще 45 алкоголиков и наркоманов. Я благодарен Богу и Вселенной, что я не успел попробовать мефедрон и «соль» и попал в центр тогда, когда мое сознание не было порушено этими препаратами. Первый месяц я хотел оттуда сбежать. Это некомфортная среда, я хотел домой. Говорил, что у меня работа, семья, тысячи дел, надо помогать. Это была форма отрицания...

А что там было? Работать заставляли? Или просто ничего не делали?

Все реабилитационные центры, по сути, работают по расписанию – с 8 утра до 11-12 ночи. Это лекции, написание заданий, общение с психологами, работа с зависимостью. За базу берется 12-шаговая программа анонимных наркоманов или алкоголиков.  Есть и другие программы, но именно она вернула меня к жизни. 

Что было после первого месяца?

Понимание продолжить лечение появилось через месяц. Первый месяц у меня были торги – попробовать или нет? Начинал анализировать и думать, что будет, если попробую или не попробую? А если сбегу? Куда? К семье, домой? Они посмотрят на меня, примут, но кому я нужен? 29 лет, а я ничего из себя не представлял, социальный деградант с отсутствием духовности, нравственности. 

И что было через десять месяцев и почему именно десять?

Надо понимать, что такие центры – это коммерческие организации, основная задача которых – извлечение прибыли. Я попал в реабилитационный центр, где в 2013 году месяц стоил 150 000 рублей...

А кто платил?

Платила мама, которая вместе с отцом тогда зарабатывала не больше 70 тысяч, то есть меньше половины. У меня умерла бабушка, мама продала ее дом и еще влезла в кредит в полмиллиона. Всего моя реабилитация в 2013 году обошлась в миллион рублей. 

Не хило. 

Я благодарен маме, что у нее хватило средств. Она их отовсюду искала, занимала, перезанимала, лишь бы помочь своему ребенку. И она не забрала меня даже тогда, когда я манипулировал и всячески хотел, чтобы меня оттуда забрали. 

Мама жива сейчас? 

Да. 

Вы с ней общались после этого? Как-то откровенно. Что она говорила вам после всего этого? И говорили ли вы ей, как благодарны? И чувствуете ли эту благодарность внутри?

Если честно, конечно, благодарность есть, но чувствую ли я ее в душе искренне? Нет. Для меня обычно, когда родитель помогает ребенку. По-другому предположить не могу, иначе для чего рожать? Игрушка что ли или животное какое-то завести? Ребенок – это ответственность. Не важно какой он, до глубокой пенсии для родителей он – ребенок. Но благодарность есть. Я говорил ей спасибо за то, что она спасла мне жизнь. Первое время после реабилитации не было доверия, был постоянный контроль. Смог выстроить здоровые взаимоотношения с родителями. Они стали доверять, когда я стал для них опорой и помощником, а не наоборот. 

«Зачем вы меня постоянно спасаете? Я вас об этом прошу? Оставьте меня в покое. Просто от****сь, пожалуйста»

А брата спасти не пытались? Сами же уже тогда занимались реабилитацией. 

Брат у меня лежал в трех реабилитациях. Первая  очень хорошо на нем сказалась. В Москву я его увез, обманным путем. Приехал со знакомым, придумал легенду, что маме стало плохо, что она в больнице и нужно срочно к ней поехать. Он сказал, что он выпил бутылку с утра. Пьяным нельзя, говорю, в больницу. Она сама сказала, что из-за того, что ты постоянно бухаешь и закидываешься, она до этого и дошла. Что делать? Поясняю, что со мной врач, давай он сделает тебе укол. В шприце был галоперидол с аминазином. Укололи. Через некоторое время он понял, что за укол мы ему сделали, попытался оказать сопротивление. Вдвоем заломали, сели прям на него и ждали, пока он обмякнет. Я понимал, что сейчас спасаю своего родного брата. Посадили его в машину и увезли в Москву. 10 месяцев он лежал в реабилитации. Буквально за день до смерти он признался, что ждал, что я сам попрошу его остаться. Но выздоровление – это инициатива самого выздоравливающего. Если человек сам не сделает каких-то действий, это снова приведет к употреблению. Когда он вернулся в Тулу, я ему помогал. Говорил, чтобы не устраивался на старое место работы, не общался со старыми знакомыми. Нужно было ходить на группы, общаться, искать себе наставника, писать, работать над собой. Хорошо? Хорошо. Он попробовал, но потом живот заболел – не пошел, голова заболела – не пошел, еще что-то... Это было оправдание, чтобы не идти на группу. Звоночек, что человек рано или поздно снова начнет употреблять. Так и произошло.

В один день у него появилась навязчивая идея, наваждение — что будет, если я выпью рюмку водки?  Небеса не разверзлись, его молния не ударила, он выпил рюмку водки, все нормально. Но после этой рюмки последовала другая, другая, другая, и дальше метадон.

Как говорят про алкоголиков? Фраза есть хорошая: «Одной рюмки слишком много, а тысячи всегда недостаточно». Самая главная задача — не допускать первого раза, как бы тебе херово не было. А еще помню слова моего куратора, консультанта по химической зависимости, который мне еще в центре говорил: «Дождь не может идти вечно, когда-то будет солнце». Это к чему? Любое состояние проходит. И любой, даже самый плохой день в трезвости, он гораздо лучше самого хорошего дня в употреблении. Вроде кажется, как это может быть? А это действительно так. 

Брат продолжил употреблять.

Да, а потом попробовал «соли». Чисто случайно. Закладки валялись повсюду, он их находил, отдавал, менял на метадон. А в какой-то момент любопытство пересилило, и он решил попробовать. Я работаю с зависимостями, тяга к этому наркотику животная! Наркоманы говорят, что им не особо нравится мефедрон и соли, но тяга, которую они испытывают, она пересиливает все. На «солях» он сидел где-то года два. У него была кома, он пережил клиническую смерть. После комы из-за того, что он пролежал больше 10 часов на одной стороне своего тела, произошел синдром сдавливания, и у него парализовало ногу и руку. Нога потом отошла, рука так и осталась недвижимая. Плюс, это давало еще какую-то нагрузку на нервную систему. У него происходили резкие болевые вспышки. Он весь морщился и скрючивался, в голову отдавало. Мама скидывала жуткое видео, как он пошел купаться в тазике. У нас дома тогда был ремонт. Он просто голый на четвереньках засыпал. Это жуткое зрелище! После этого я решил, что его снова надо лечить. Вызвал ребят, его скрутили и отвезли в реабилитацию у нас в Туле. Я там работал психологом на тот момент. Думал, что поближе к брату, смогу оказать поддержку и помощь. Семь месяцев он там пролежал. Знаете, у него была сильная обида на родителей. За детство, которое помнил. Вспоминал даже, как его отец ударил, когда пять лет было. Для него будто не существовал реальный мир, все разговоры сводились к тому, что было давным давно. Какая-то ненависть и внутренняя обида маленького мальчика посредством взрослого человека приобрела такой окрас. Все семь месяцев реабилитации он не общался с родителями. Когда он вышел из центра, я хотел ему создать ту почву, ту среду, в которой он безопасно мог сам дальше развиваться. Он же художник, он офигенно рисовал. Я хотел направить его на курсы татуировки. Права рука у него работала, а левая особо там и не нужна.

На пятый день после реабилитации он сорвался. Употребил метадон вместе с ребятами, которые тоже вышли из этого центра. Пять человек вместе у него дома употребили. Мы приехали, всех забрали и увезли по разным центрам. Его отправили в Орел. Там он полтора месяца был. До момента, когда по телефону он мне просто сказал: «Леш, зачем вы все это делаете? Зачем вы меня постоянно спасаете? Я вас об этом прошу? Оставьте меня в покое. Просто от****сь, пожалуйста. Я хочу жить так, как я хочу. И не важно, что эта моя жизнь ведет к смерти». И тогда я понял, что мы не сможем его насильно отрезвить.

Я принял решение забрать его из центра. Приехал к маме, говорю: «Забираю Пашу, завтра еду в Орел». Мама отговаривала. Говорю: «Нет, мам, я его забираю. Дальше его жизнь принадлежит только ему. Надо перерезать эту пуповину, не контрольте, ему 43 года, это его выбор и не наша вина, мы сделали все, что смогли». Я поехал за ним в Орел. В 12 часов ночи привез его домой. На следующий день он мне звонил, был под «солями». Вечером трубку уже не брал. Утром я приехал и нашел его мертвым. Передозировка. 

Самое сложное и самое страшное было, это рассказать маме. Я очень сильно  боялся, что она может меня обвинить в этом. Мне было жутко тяжело. Даже просил подругу, чтобы она присутствовала, когда до мамы это доносили. Когда мы приехали, я сказал, что Паша умер. Был шок. У мамы, отца, все в ужасе. На протяжении последних долгих лет они его спасали, возвращали к жизни... Но они, думаю, понимали, к чему это все идет. Жутко, конечно, все это.

Я, когда сам употреблял, я очень боялся... Я очень не хотел... Я представлял многократно ночью, лежа в кровати, как я умираю и меня хоронят мои близкие. У меня просто была одна мечта – пережить своих родителей, чтобы им не пришлось меня хоронить. С собой вопрос я решил, а у брата история другая произошла.

А вы сколько лет уже сами спасаете людей?

С момента выхода из реабилитационного центра. Только это не спасение, я никого не спасаю. Я просто помогаю людям работать с зависимостью, мотивирую на трезвый и осознанный отказ от употребления. Тем, у кого нет денег, говорю, что есть бесплатные группы, которые помогают. Но на них нужно ходить. Ежедневно! Как покупаешь наркотики или алкоголь, так ходишь на группы. Надо сделать это привычкой, смыслом жизни. Кто-то перенимает и принимает мой опыт и следует ему, остается трезвым. В противном случае три исхода – тюрьма, больница или смерть. Это реальность, всем не выжить. 

Сейчас открыл свой реабилитационный центр, там идет ремонт. Я работал в двух реабилитациях психологом. Видел минусы и хочу сделать по-другому. Хочу презентовать моим пациентам новый формат лечения зависимости. Там не будет только одной 12-шаговой программы избавления от зависимости. Должна быть альтернатива, так как наркоман пошел не тот, героиновый или метадоновый, а уже мефедрон, «соли». Значит нужно менять внутренние устройства. 12-шаговая программа останется, это основная база. Но есть программа Центра социальной адаптации Smart Recovery, которую я прошел в США, имею сертификат. Это методика лечения аддиктивного поведения. В центре будет гештальт-терапия, NLP-терапия, арт-терапия, йога и холотропное дыхание. Одному подойдет 12-шаговая программа, другому — Smart Recovery, третьему – гештальт-терапия, проработает какие-то травмы, найдем причины, рычаги и избавим от употребления. Хочу сделать не просто центр, а дом помощи зависимым людям, чтобы они любили это место. 11 лет уже я благодарен своему центру, благодарен тем людям, которые там были, психологи, консультанты, которые со мной работали. Я не люблю саму систему реабилитационных центров, ее коммерческую составляющую, но без реабилитации практически невозможно справиться с зависимостью, потому что необходима изоляция и безопасная среда. Только в этой среде и в этой безопасности человеку спустя какой-то определенный отрезок времени можно вернуть здравомыслие. По-другому никак. Если его не выдернуть из его неблагоприятной среды, он никогда не начнет выздоравливать. Он будет искать тысячи причин и оправданий, почему он сделает это завтра или послезавтра, бросит через неделю. А так можно не дожить [до этого момента]. Я сейчас понимаю, что каждый день моя мама испытывала страх, что прощается, что я ухожу и могу не вернуться. Меня могли убить, мог сам закинуться... Ведь я вел полностью аморальный образ жизни, общался с такими же людьми. Много чего могло произойти... 

Постскриптум 

Что такое наркотики? 

Много слов говорят – зло, яд. Не знаю, как описать. Для меня это какой-то паразит, болезнь. Ломки, то есть физические аспект снять легко – капельница или просто «перекумариться», но психологический аспект, когда это в голове, его убрать практически невозможно без безопасной среды, реабилитации, лечения. Да, это паразит. Я не могу сказать, что я потерял лучшие годы жизни. Нет, это опыт. Я прошел это и получил опыт, и на сегодняшний день я использую его во благо себя и других людей. Люди, которые сами не употребляли и помогают, работая психологами, это какая-то диванная аналитика. Никогда тебя не поймет наркоман, когда ты сам не наркоман. И алкоголика не поймет, если человек не сталкивался с этим. 

Реабилитационные центры сейчас полны? И будут ли полны всегда?

Приведу пример. Мы шли с другом к барыге, брали героин. Только отходим и нас начинают догонять сотрудники тогда еще ГНК – Госнаркоконтроля. «Вес» скинули, начинаю с ними разговаривать, мол, пацаны, откуда взялись, неужели барыга слил? Один говорит: «Конечно». Спрашиваю: «А почему не принимаете барыгу?». В ответ: «А он нам еще полезен будет, он дает информацию о вас, а мы вами «закрываемся». До той поры пока на государственном уровне не будет должный контроль налажен, все так и будет. Так и будет все продолжаться. Печально, да, но это жизнь. 

***

Интервью Алексей посвящает своему брату — Павлу Давидовичу Мельнику, а также рехабу, который помог самому герою публикации.